А. А. Блок — трагическая фигура в нашей национальной истории, как писала о нем 3. Гиппиус, — «потерянное дитя». Он трагичен своей ролью романтика в революции, гения, захваченного стихией и видевшего своими глазами «слепой и беспощадный русский бунт», трагичен и своим поздним пониманием той цены, которую заплатила русская интеллигенция и вся Россия за бесовское наваждение — веру, что к «солнечному краю непочатому» (Маяковский) можно прийти через кровь, разрушение, новую «пугачевщи­ну». Свидетель «страшных лет России» стал гениальным ис­следователем и того, что мы называем «русская революция», ибо поэзия — своеобразная художественная лаборатория, в которой поэт исследует какое-то явление.

«Двенадцать» — самое важное и, я бы сказал, самое бес­смертное блоковское творение, потому что подводит итог без­умному увлечению русской интеллигенции идеей револю­ции. Поэма бессмертна и потому, что является настоящим художественным шедевром. Но что сделало с ним время! Оно окрасило «Двенадцать» в красный цвет кумача, замутило смысл, извратило суть, сделав политическим манифестом в руках тех, кому нужно было как-то оправдать национальную трагедию 1917 года. Блок, хотя и приветствовал революцию в статье «Интеллигенция и революция» («Слушайте, слу­шайте музыку революции!»), не был политиком.

Поэма начинается поэтической запевкой: «Черный вечер, белый снег...» «Ветер, ветер на всем белом свете!» В реаль­ный и символический город ворвалась стихия, ветер косми­ческий, вселенский, мировой. Пока нет ничего страшного — просто весело противостоять ему и стараться удержаться на ногах... Но ветер крепчает, сливается с вьюгой, «смеющейся в очи» человеку, и вместе они накрывают город живых людей. А в этом городе обычная вроде бы жизнь: сугробы, на улицах лихачи, распахнуты двери кабаков, плакаты, кто-то кого-то убил, идут двенадцать солдатиков... Читатель ловит себя на мысли о сюжетной бедности поэмы. Но как только он овладевает ее художественным шифром, он начинает в ней жить и понимать, что в этом городе происходит сейчас что-то очень важное: борются не на жизнь, а на смерть хаос и гар­мония, свет и тьма.

Нет, не двенадцать воплощают в себе идею гармонии, света... Он где-то есть, он брезжит, но где? В чем? А пока перед нами предстает ночная душа города. Скачущий, лихо­радочный, меняющийся от марша к городскому романсу, от романса к частушке ритм поэмы как бы собирает всех жите­лей, все классы и сословия на огромную площадь, где реша­ется их историческая судьба.

Вот мимо прошли двенадцать. Какой странный у них вид: картуз, в зубах цигарка! Кто они — люмпены, дети под­валов и чердаков, куда и зачем они идут? Почему радостно скандируют: «Свобода, эх, эх, без креста!» Как к ним отно­сится поэт, сказавший о них: «...на спину б надо бубновый туз!», т. е. видевший в них потенциальных преступников. Но не будем спешить с выводами, ибо сам поэт, прошедший путь «вочеловечения», дает шанс и своим героям преодолеть злобу, снять накипь с души, очиститься в процессе револю­ции. Блок, как романтик, был убежден, что из стихии долж­на родиться гармония, а перевести на обычный язык это можно так: вот идут люди, почти звери, готовые к разруше­нию и насилию, «выпить кровушку за зазнобушку», им по­забавиться не грех... Но должно же быть в них что-то челове­ческое? Ведь два начала есть в человеке: бесовское (черное) и Христово (белое). А как эта мысль реализуется в художест­венном тексте? По-блоковски.

Группу из двенадцати «апостолов» революции замыкает пес (не просто бездомная собачонка, а символ дикого, необу­зданного, злого, лающего, что может быть в каждом из нас в минуты раздражения и гнева), впереди их, за снежной заве­сой, где-то очень далеко, идет тот, от кого они отказались, сняв с себя крест, т. е. освободившись от обязанности быть людь­ми, — Христос. И память о нем, по Блоку, в душе есть, но они об этом не знают. «Эка тьма!» — говорит один из них. Тьма и вокруг них и в душах — тьма безверия и слепоты. А доказа­тельством этому является центральный эпизод поэмы — убий­ство Катьки. Убийство из-за ревности, из-за этой душевной «тьмы» и «дозволения» революции делать что хочешь. Снача­ла Петька и Катька на минуту заставляют забыть «страшный мир» и своей бедовой удалью, и хмельным разгулом, востор­женным упоением, в которых «для Блока была самая сущ­ность России» (Чуковский). Но когда мы видим девчонку уби­той, лежащей на снегу, нам становится не по себе. В чем вина ее? Гетры носила, с юнкерами гуляла, шоколад «Миньон» жрала? Пролита кровь невинной жертвы. А сколько таких «катек» и «ванек» убьют эти солдатушки на своем историчес­ком пути! Блок и для себя делает открытие: «ветер, ветер на всем Божьем свете» — это романтично и красиво, но кровь на снегу — это трагедия, которой нет оправдания.

Но почему блоковскому убийце стало стыдно («голову по­весил», «что, Петруша, что с тобой?»)? Блок считает, что па­мять о Боге, называемая совестью, живет даже в атеисте, поэтому тот так свирепо защищает свою идею безбожия.

Совесть убийцы оборачивается страхом. Тут-то и появля­ется Христос в белом венчике из роз, с кровавым флагом... Каков смысл этого символа? Гумилев говорил Блоку, что «это место в поэме кажется ему искусственно приклеенным». Блок ответил: «Мне тоже не нравится конец... Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос. Но чем более я вглядывался, тем яснее видел Христа». Интуиция гения, позднее прозрение и для самого Блока, который хотел оправдать революцию и не сумел. Осталось одно — предупредить Россию, нацию, что путь преодоления прошлого лежит не через братоубийствен­ную войну и разжигание темных, слепых инстинктов в чело­веке, пускай в благородной форме: «Вся власть Советам!», а через движение к Учителю Добра, Красоты, Истины, Любви, воплощенных в его бессмертном учении. Не надо перестра­ивать мир, не надо целиться в «неугомонного, незримого врага», не надо кричать: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи!», не надо чеканить революционный шаг. Нужна духов­ная революция, преображение нашего «внутреннего челове­ка», необходимо до конца осознать трагические уроки безум­ной революции под руководством лжепророков.

Блок совершил нравственный подвиг всем своим творче­ством, и в первую очередь поэмой «Двенадцать» — честной и бескомпромиссной оценкой революции. Слово К. Чуковско­му: «Я назвал эту поэтому гениальной. Его темы огромны: Любовь, Бог, Россия. Его тоска вселенская: не о случайных, легко поправимых изъянах иного случайного быта, но о веч­ной и непоправимой беде бытия». Чуковский не развивает свою мысль, а зря. Что это за «непоправимая беда бытия»? Безбожие, отсутствие нравственного закона, незнание, отку­да идет свет.

Светлое, святое будет вытравляться в нашей стране всеми возможными и невозможными способами: заставят детей в 20—30-х годах публично отказаться от родителей, взорвут и дороги к храму и сами храмы. А в конце XX века изгонят с родной земли Солженицына, ускорят смерть Сахарова, убьют А. Меня.

Блок предвидел развитие бесовства в России, но верил, что Иисус Христос вернется на благодатную русскую землю, которая не сняла еще «плат узорный до броывей» и не разучи­лась каяться.