Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда речь идет о нашем "серебряном веке", мы представляем себе какое-то яркое, динамичное, сравни­тельно благополучное время со своим особенным ликом, рез­ко отличающееся от того, что было до и что наступило после. Эпоха "серебряного века" простирается между временем Алек­сандра III и 1917 годом.

На протяжении "серебряного века" в нашей литературе проявили себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (ро­дившиеся в 60-е и начале 70-х годов XIX века), блоковское (родившиеся около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Адамович, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, О. Ман­дельштам и другие.

В письме Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: "Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе". Все исполнилось, все сбылось. Его стихи невозможно отторг­нуть от полноты русской поэзии.

Конечно, всегда найдутся люди, которых Мандельштам просто раздражает. Что же, в его мысли, в его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задева­ющее за живое, принуждающее к выбору между преданно­стью, которая простит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Но отнестись к нему безразлично невозможно. "Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведом­ственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться — самая пустая затея. Уж/ какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы", — писал С. Аверинцев.

В мир русской литературы Мандельштама ввел его учи­тель Вл. Гиппиус, один из поэтов, тесно связанных с ранним русским декадентством. Поэтому ранние произведения Ман­дельштама написаны под влиянием поэзии символизма. Для этого этапа творчества было характерно представление поэта о Вселенной как о "мировой туманной боли", "бедной земле". Однако уже в стихотворениях той поры чувствова­лось мастерство молодого поэта, умение владеть поэтическим словом, использовать широкие музыкальные возможности русского стиха, особенно ямба.

Первая русская революция и события, сопутствующие ей, для манделыптамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В тот период Мандельштама заинтересовала поли­тика, но тогда, на переломе от отрочества к юности, он оста­вил политику ради поэзии.

В творчестве Мандельштама характерно преобладание над техникой, над образностью принципа аскетической сдержан­ности. У него преобладают рифмы "бедные", часто глаголь­ные или грамматические, создающие ощущение красоты и прозрачности:

 

Никто тебя не проведет

По зеленеющим долинам,

И рокотаньем соловьиным

Никто тебя не позовет...

 

Все это сделано для того, чтобы рифма как таковая не застилала собой чего-то важного, что стремится донести до читателя поэт. В лексике ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор.

У Мандельштама нет ни разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака.

 

Есть целомудренные чары —

Высокий лад, глубокий мир,

Далеко от эфирных лир

Мной установленные лары.

 

У тщательно обмытых ниш

В часы внимательных закатов

Я слушаю моих пенатов

Всегда восторженную тишь.

 

Начало первой мировой войны — рубеж времен:

 

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

 

Для Мандельштама — это время окончательного проща­ния с Россией Александра (Александра III и Александра Пуш­кина), Россией европейской, классической. Он прощается со старым миром по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок:

 

В белом раю лежит богатырь:

Пахарь войны, пожилой мужик.

В серых глазах мировая ширь:

Великорусский державный лик.

Только святые умеют так

В благоуханном гробу лежать:

Выпростав руки, блаженства в знак,

 

Славу и покой вкушать.

Разве Россия не белый рай

И не веселые наши сны?

Радуйся, ратник, не умирай:

Внуки и правнуки спасены!

 

Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года стало стихотворение "Сумерки свобо­ды". Его очень трудно подвести под стандартные рамки "принятия" или "непринятия", но в нем отчетливо звучит тема отчаяния и призыв "мужаться" — ведь происходящее в России "огромно" и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. "Идеал совер­шенной мужественности подготовлен стилем и практичес­кими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже...", — писал Мандельштам в 1922 году в брошюре "О природе слова".

Начало 20-х годов явилось для поэта периодом подъема его мысли и творческого вдохновения, но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворениях той поры, соединяется с чувством обреченности и физической болью тягот.

 

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,

И ни одна звезда не говорит...

 

В стихах 20-х и 30-х годов Мандельштам активизирует диалог с собственным временем, в них особое значение приоб­ретает социальное начало, открытость авторского голоса. Сверхличной темой становится то, что происходит со страной, с народом.

У Мандельштама нет каких-то особенно филантропичес­ких тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным мора­листом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в стро­ке: "И милость к падшим призывал". Дело не в морали, дело в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Ман­дельштамом, поэзия не может дышать воздухом казней. Зас­тупаясь за приговоренных к смерти, поэт не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому. Свои собственные злоключения, свою судьбу поэт принял с внутренним согла­сием на жертву:

 

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом,

Да, видно, нельзя никак...