«Обитателям уникальной Моюнкумской саванны не дано было знать, что в самых обычных для человечества вещах та­ится источник добра и зла на земле». «И уж вовсе неведомо было четвероногим и прочим тварям Моюнкумской саванны, отчего зло почти всегда побеждает добро...»

В романе Чингиза Айтматова «Плаха» подписан, пожалуй, самый жестокий приговор из тех, что довелось мне услышать. Зло побеждает, а значит, совсем скоро люди не смогут больше испить чашу мучения и восторга, познав музыку ветра, не увидят вечного и бесконечного неба... Приговор Айтматова — это уже не лермонтовское учение о тождестве добра и зла, выдвинувшее принципы оправдания зла из-за того, что роди­лись эти противоположности из одного корня; это и не булгаковское зло, которое совершает благо. Герои Айтматова идут на Голгофу, другой дороги нет. А почему? Да потому, что уми­рает душа человеческая, а когда это происходит, умирает и сам человек. Поэтому возникает потребность говорить об эко­логии духа.

Не случайно все события романа в большей или меньшей степени связаны с природой. В мировой литературе духовность и богатство внутреннего содержания героев определялись сте­пенью их близости к природе. Герои, у которых внутреннее содержание преобладает над внешней формой, «любят русскую зиму», мечтают улететь в небо или просто находят великое удовлетворение в работе на земле-матушке. Но в «Плахе» люди разрушают природу, и проблемы экологии природы оборачи­ваются опасной деформацией человеческой души.

Трагедия родилась в Моюнкумах... Людям понадобилось выполнить план по мясосдаче, но честно решать свои проблемы люди разучились. Поэтому единственный выход — «не уда­рить лицом в грязь перед народом и взыскательными органами свыше» они видели в том, чтобы варварски расстрелять степ­ных сайгаков и собрать «дармовой урожай». Это было уже не единоборство человека с природой, не охота, а преступное бра­коньерство, возведенное в ранг государственной политики. Ужасно то, что для «блага» человека уничтожались живые существа, гибла природа, которая дала человеку высшее благо — жизнь. Чтобы истребить себе подобных и самих себя (духовно), люди нагрянули./а вертолетах, машинах, со скоро­стрельными винтовками, и опрокинулась жизнь в саванне вверх дном... И вот уже вечные враги — волки и сайгаки — бегут рядом, обезумевшие и беспомощные перед лицом смер­ти... И уже нет людей, есть «звери» и... волки. Людей нет, потому что «человеку дан был другой удел: хлеб добывать в труде и мясо взращивать трудом —• творить для самого себя природу», а не паразитировать за ее счет. Но и волки уже не .«звери», потому что в «Плахе» происходят удивительные вещи: волки и люди словно меняются своими природными ролями, и те качества, которые, казалось бы, присущи только человеку, мы обнаруживаем у волков. Волки, которые по своей природе обречены убивать, чтобы дать жизнь себе и потомству, благородны, сильны и красивы. Их удивительная верность друг другу и особенная звериная нежность возвышают волков над многими людьми, не давая последним права на первенство. В этой паре лютых Акбара была головой, была умом, ей при­надлежало право зачинать охоту, а Ташчайнар был верной силой, неутомимой, неукоснительно исполняющей ее волю. Эти отношения никогда не нарушались.

Забота волков о потомстве — это самая настоящая забота о детях на человеческом уровне. Акбара и Ташчайнар гордятся своими неловкими, смешными малышами, а Акбара дает им имена и пытается, как и всякая мать, предугадать их будущее. «У самого крупного из волчат был широкий, как у Ташчайнара, лоб, и потому воспринимался он Большеголовым, другой, тоже крупнячок, с длиннющими ногами-рычагами, которому быть бы со временем волком-загонщиком, так и воспринимал­ся Быстроногим, а синеглазая, как и сама Акбара, игривая любимица значилась в ее сознании бессловесном Любимицей». Такое удивительное перевоплощение волков открывает для чи­тателя неизведанные кладовые природы, но в то же время это чудо диктует новые, более совершенные нравственные законы для человека, но вся беда в том, что и старые законы человек не в силах исполнить, ведь душа его умирает...

Если у читателя есть возможность взглянуть на героев ро­мана со стороны, то сами герои лишены этой возможности из-за того, что «зеркало души» покрылось черной пеленой, правда, по вине самих же людей. Но в романе есть человек, который видит, как нарушаются нравственные законы, благо­даря вере в Бога. Авдий Каллистратов пытается образумить людей, призывает их покаяться вместе с ним. Но «не подумал в ту пору малоопытный юнец: а что, если существует на свете закономерность, согласно которой мир больше всего и наказы­вает своих сыновей за самые светлые идеи и помыслы?» А когда выбрал Авдий путь на Голгофу, то не знал еще, что его ждет, не знал, что «зло противостоит добру даже тогда, когда добро хочет помочь вступившим на путь зла...». Первое «по­ражение» Авдий потерпел в «сражении» с теми, кто «входил к Богу с черного хода». Его спасли только чудо, дождь и добрые люди. Но интересно, что добытчики анаши отвергли Авдия дважды: когда он хотел их спасти и когда хотел разделить с ними страдания. Да, в «гонцах» было человеческое, и именно Авдий увидел живую частичку их души, но станут ли они людьми, если «общество» сделало все для того, чтобы они стали преступниками?! В данном случае с «гонцами» Авдий не «про­играл», ной не «выиграл»; вера в Бога спасла его, но, по-моему, не спасла самих «гонцов». Когда же Авдий попал в воинство Обер-Кандалова, которое отправилось на кровавую бойню сай­гаков под красивым названием «сафара», то вера в Бога ока­залась роковой. Авдия распяли за чужие грехи на моюнкум-ском саксауле, но некому было прийти ему на помощь. Тогда, собрав последние силы своей многострадальной души, Авдий обратился к Акбаре. Волчица действительно пришла, но даже ей не дано было понять, какая высокая нота одиночества про­звучала в двух простых словах: «Ты пришла...» «И ведь был уже один чудак галилейский, который не поступился парой фраз и лишился жизни. Но кто бы мог подумать, что все за­будется в веках, только не этот день...» Та жизнь, которая дана была Авдию, оборвалась, и никто из людей не видел той смер­ти... Неужели зло все-таки победило?..

Был еще один человек, взошедший на Голгофу, сильный, честный и добрый. Но трагедия, один раз родившаяся в Моюнкумах, искала новых жертв. В схватке человека, «зверя» и волчицы погибнет не только Базарбай, который похитил у Акбары волчат, навсегда погубив ее вольную, дикую и прекрас­ную, как степная ночь, жизнь. Погибнет и Бостон, которого будут обвинять в том, что он хочет расплодить волков назло людям, а на самом деле в том, что он хочет вернуть плачущей матери-волчице ее волчат. Трагедия Акбары была слишком велика, жить она уже не могла, но она еще могла мстить. Правда, очень скоро останутся только слезы, потеря которых будет означать только одно — смерть. Но накануне своей ги­бели Акбара встретит сына Бостона, и ей откроется, что это такой же детеныш, как и любой из ее волчат, только челове­ческий. Волчица унесет малыша с собой, но не в логово, а туда, откуда не возвращаются... Прозвучат два выстрела, сделанные Бостоном против воли: «Акбара была еще жива, а рядом с ней лежал бездыханный, с простреленной грудью малыш...» Затем прозвучит еще один выстрел: Бостон убьет Базарбая, но этими тремя выстрелами он убьет и себя, ведь «он был и небом, и землей, и горами, и волчицей Акбарой, великой матерью всего сущего... и Базарбаем, отвергнутым и убитым в себе». Теперь тот мир, та природа, которая жила в нем и для него, больше не существует. «Это и была его великая катастрофа. И это был конец его света...» Еще один человек взошел на «плаху», но мог ли он предотвратить катастрофу, мог ли он вылечить души тех существ, для определения которых немыслимо слово «люди», а слово «звери» слишком свято и непорочно? Нет, он был один. Но Бостон и Авдий пострадали за чужие грехи, они чувствовали себя виноватыми более других, поэтому их души не погибли, а напомнили, что жизнь продолжается, что ценить ее нужно не у последней черты, а всегда, что жизнь человека, его душа — самое хрупкое и самое великое творение природы. Размышляя над романом, я поняла, что экология духа — та проблема, которая ставит человека перед выбором между жизнью и смертью. Странно, что именно приближение смерти пробуждает в человеке все лучшее и худшее. Важно, чтобы этот момент стал тем единственным шансом из многих сотен или тысяч шансов, когда добро все-таки побеждает. Пожалуй, надежда на лучшее живет в романе только в словах «почти всегда». Но и это много значит, если только мы помним, что гибель одного человека не изменит жизнь всего человечества, но «мир — неповторимый, невозобновимый — будет потерян для этого человека навсегда. И больше не возродится. Ни в ком и ни в чем».