Важнейшей чертой всей русской литературы XIX века справедливо считается особое внимание к человеческой личности. Можно сказать, главный герой «золотого века» — человек во всем многооб­разии его проявлений. Писатели-классики созда­ли столько непохожих друг на друга образов, что невольно задумаешься, какой из них взять для того, чтобы раскрыть избранную тему. Я понимаю ее в том смысле, что необходимо показать, как, с помо­щью каких художественных средств и приемов пи­сатель изображает внутренний мир человека. Мне кажется, что классическим образцом многообразия оригинальных приемов и способов создания высо­кохудожественного образа личности является ро­ман Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой наше­го времени».

Этому роману в творчестве писателя предшеству­ют поэмы «Мцыри», «Демон», «Песня про купца Калашникова», написанные в манере романтизма, художественного метода, нацеленного на изобра­жение чувств, эмоций, страстей, психологии чело­века, то есть внутренних мотивов поступков лич­ности. По представлениям литературоведов, писа­тель-романтик наделяет своего героя одной какой-либо страстью, значительно превосходящей своей мощью эту же страсть в обычном человеке, то есть гиперболизированной, заставляет своего героя дей­ствовать в исключительных обстоятельствах, а само произведение окрашивается мотивами рока, судь­бы, мистики и т. п. Таков Мцыри, знавший «одну, но пламенную страсть», воспитывавшийся в замкнутой атмосфере мужского монастыря, убе­жавший из него во время грозы, победивший бар­са (это все действительно исключительные обсто­ятельства) и вернувшийся (такова судьба) к тем же ненавистным стенам, чтобы без сожаления расстаться с жизнью. Для задуманного писателем романа о молодом современнике романтический метод должен был уступить место реалистическо­му, уже апробированному в романе А. С. Пушки­на «Евгений Онегин».

Сложность состояла в том, что Лермонтов заду­мал психологический роман, первый в истории рус­ской и один из самых ранних в истории мировой литературы. Верный своему принципу добывать «из пламя и света рожденное слово», добиваться мак­симального драматизма повествования, писатель сумел найти оригинальные способы изображения психологии Григория Александровича Печорина, главного героя романа. Сразу отмечу, что все эти приемы и способы имеют прямое отношение к ком­позиции как совокупности элементов, используе­мых при создании литературного произведения.

Одним из важных приемов стало несовпадение сюжета и фабулы, то есть нарушение хронологичес­кой последовательности событий, о которых повест­вуется в романе. Хронологически части «Героя на­шего времени» должны располагаться таким обра­зом: «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист», пре­дисловие к «Журналу Печорина», «Бэла» и «Мак­сим Максимович». Нарушение хронологии объяс­няется тем, что автор избрал способ постепенного приближения к своему герою.

Сначала о Печорине рассказывает Максим Мак­симович, простой пехотный офицер, не очень гра­мотный и явно не разбирающийся в психологии человек, назвавший прибывшего к нему в крепость молодого офицера «странным». С некоторым удив­лением он перечисляет эти странности: «Ведь, на­пример, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут — а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и по­бледнеет; а при мне ходил на кабана один на один...». Добавлю еще одну странность Печорина, выясня­ющуюся в ходе рассказа штабс-капитана: то влю­бился в Бэлу до беспамятства, то охладел к ней до бесчувствия. Конечно, эти странности интригуют чи­тателя, понимающего, что его познакомили с не­ординарной личностью, но пока еще не знающего причин названных «странностей».

Затем Печорина описывает собеседник Макси­ма Максимыча, образованный и тонко разбира­ющийся в людях офицер, ставший свидетелем встречи двух сослуживцев. Будущему издателю «Журнала Печорина» автор отдает еще один эле­мент композиции — портрет героя. Заметим, что это не обычный, а психологический портрет. Во внешнем облике Печорина отмечаются черты, от­ражающие его внутренний мир, устроение его души: «Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивает руками — верный признак некоторой скрытности характера». Не менее выразительна и такая деталь: «Когда он опу­стился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то не­рвическую слабость...». Психологический портрет завершается оценкой наблюдателя: «...О глазах я должен сказать еще несколько слов. Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся!.. Это признак — или злого нрава, или глубокой грусти». Как видим, окон­чательный выбор предлагается сделать читателю. Но и из этого описания становится ясно, что перед нами глубоко противоречивая натура, живущая на­пряженной внутренней жизнью.

Наконец, Печорин раскрывается перед читате­лем в самоанализе. Отдадим ему должное: он судит о себе, своей жизни, своих поступках жестко и прав­диво. Он мучительно пытается понять, почему вся­кое его благое начинание приносит другим людям одни беды и несчастья. Григорий Александрович ста­вит себе беспощадный диагноз: «Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве; я стал скрытен. Я глу­боко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен... Я говорил прав­ду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни... Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бро­сил, — тогда как другая шевелилась и жила к ус­лугам каждого, и этого никто не заметил...». Мож­но сделать вывод, что Печорин обвиняет в своей испорченности светское общество или намекает на некую фатальность, предопределенность всего того, что с ним случилось. Но это не так, о чем свиде­тельствует история с Вуличем, описанная в «Фата­листе», важнейшей для понимания характера Пе­чорина части романа. Не на роду было написано Вуличу умереть в этот день, а он сам, делая выго­вор пьяному казаку, спровоцировал того на убий­ство. Да и сам Печорин, вызвавшись обезоружить спрятавшегося в сарае убийцу, не стал уповать на судьбу, а попросил товарищей отвлечь внимание буяна и лишь тогда ворвался в сарай. Поступок зна­менательный: как ни старался свет вытравить в Печорине лучшие человеческие черты, Григорий Александрович сохранил в себе способность совер­шить геройский шаг, а значит, сохранил живую, хотя и израненную донельзя душу.

Другим, помимо психологического портрета, эф­фективным способом изображения внутреннего мира человека, на мой взгляд, является такой элемент композиции, как группировка образов. Здесь нова­торство Лермонтова проявилось в том, что он един­ственному главному герою противопоставил всех остальных второстепенных персонажей, за исклю­чением Вернера, с которым Печорин сопоставляет­ся. Как мне кажется, это сделано писателем для того, чтобы показать, как в Печорине одно и то же чувство, качество характера проявляется в своих противоположностях.

История с контрабандистами («Тамань») пока­зывает, как достойная уважения любознательность сменяется у Печорина сомнительным любопытством, вмешательством в чужую жизнь, что чуть не погу­било самого любопытствующего и разрушило «мир­ный круг честных контрабандистов».

В отношениях с Максимом Максимовичем Пе­чорин предстает человеком, неприхотливым к внеш­ним условиям жизни, добрым и надежным товари­щем и одновременно заносчивым и холодным арис­тократом, свысока беседующим с тем, кто вместе с ним пережил гибель Бэлы.

История с Грушницким выявляет в Печорине простоту и естественность поведения и вместе с тем склонность к интриге, в результате которой был убит пусть глупый, манерный, но ни в чем не повинный человек.

Бэла, княжна Мери и Вера убедительно свиде­тельствуют о том, что любовь у Печорина — это одновременно и тяжелая страсть, и интрижка, и нежное, искреннее, глубокое чувство.

С помощью описанных мною приемов и спосо­бов М. Ю. Лермонтов создал полнокровный худо­жественный образ, раскрыл перед нами тайники че­ловеческой души и дал нам наглядный урок того, что может случиться с человеком, живущим во вре­мена всеобщего равнодушия и черствости. Важный для нашего возраста урок! По художественным дос­тоинствам, по писательскому мастерству я позволю себе поставить роман «Герой нашего времени» выше романов Федора Михайловича Достоевского «Пре­ступление и наказание», «Идиот», «Братья Кара­мазовы», которых не было бы без гениального по содержанию и совершенного по форме психологи­ческого романа Михаила Юрьевича Лермонтова.