"Вкушая, вкусих мало меда, и cе аз умираю". Об этом эпиграфе стоит поговорить поподробнее.

Данный ветхозаветный текст библейский относится сегодня к числу устойчивых выражений традиционно - книжного происхождения, обогативших собою фонд "крылатых слов" русского языка. Источник у поэта указан в самой общей форме, без обозначения главы и стиха. Комментаторы Собрания сочинений Лермонтова тоже не указывают с большей точностью на место заимствованного из Ветхого завета эпиграфа. Попытка объяснить идейный смысл его - работа Н. Любович.Но и там не отмечается, из какой главы библейского произведения взята цитата. Что же касается пересказа того эпизода, который послужил сюжетным фоном избранных Лермонтовым слов, то его изложение также дается с немалым числом искажений содержания и словесной формы.

В названной Лермонтовым 1 кн. Царств (по древнееврейскому оригиналу - это 1 кн. Самуила) эпизод, откуда заимствуется эпиграф, читается в главе 14, ст.22 по 45. По церковнославянскому переводу стих 43-ий гласит: "И рече Саулъ ко Iонаqану: возвtсти ми, что сотворил еси; и возвtсти ему Iонаqанъ, и рече: "Вкушая вкусихъ мало меду смочивъ конецъ жезла, иже въ руку моею, и се азъ умираю".

Цитата у Лермонтова достаточно точно воспроизводит источник. Но для чего поэт выбрал именно это изречение к данной поэме?

В указанной главе рассказывается о борьбе в ХI в.до н.э. главы первого объединенного палестинского государства Саула с враждебными племенами филистимлян, вторгшихся в пределы восточного побережья Средиземного моря. После одного из сражений у Ефремовой горы войны Саула были весьма утомлены, и Саул "сотворил безумие великое", т.е. дал народу заклятие, сказав: проклят, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим. И никто из народа не вкушал пищи. И пошел 10-тысячный отряд во главе с сыном Саула Ионафаном в лес. И был там на поляне мед. Но никто не протянул руки своей к меду, ибо народ боялся заклятия. Ионафан же не слышал о заклятии и протянул конец палки, бывшей в руке его, обмакнул ее в медовый сот и обратил к устам своим, и просветлели глаза его. Когда кто-то сказал ему о заклятии отца, Ионафан ответил осуждением, сказав, что поражение филистимлян было бы еще большим, если бы народ "поел от добычи". Когда вслед за тем уда! лось захватить обоз филистимлян, народ накинулся на овец, волов и телят, захваченных у врагов; животных тут же, в поле, закалывали и пожирали мясо с кровью, что было строго запрещено в законодательстве Моисея. Узнав о нарушении заклятия, Саул счел это тягчайшим грехом. Он обратился к Богу с вопросом: преследовать ли ему своих воинов, но ответа не было. Тогда Саул дал распоряжение собраться всем старейшинам народа, чтобы определить, на ком именно лежит грех нарушения заклятия. Старейшины становятся по одной стороне судного поля, Саул с сыном - по другой. Царь обращается к Богу с молитвой, чтобы получить от него знамение, кто виновен. По жребию уличены Саул и его сын. Тогда царь еще раз приказывает бросить жребий. Жребий падает на Ионафана. И сказал Саул Ионафану: расскажи мне, что сделал ты, и тот рассказал: "Я отведал концом палки немного меду, и вот я должен умереть". Но народ, жалея и уважая Ионафана, который способствовал победе над врагами, един! одушно вступился перед царем в защиту его сына. Ионафан был оправдан и избежал казни. Последний ответ юноши и послужил эпиграфом.

Выражения "мед земной", "медовая тропа" встречаются у Лермонтова еще до создания "Мцыри". Шестнадцатилетний поэт писал:
Но тот блажен, кто может говорить,
Что он вкушал до капли мед земной,
Что он любил и телом, и душой!...

Далее вспоминается центральная в идейном отношении сцена поэмы "Боярин Орша", где драматически столкнулись две силы, два мира: с одной стороны - судьи-монахи " в высоких черных клобуках, с свечами длинными в руках", с другой - "преступник", юноша, нарушивший закон монастыря. В речи монаха-обвинителя фигурирует тот же библейский образ:
Безумный, бренный сын земли!
Злой дух и страсти привели
Тебя медовою тропой
К границе жизни сей земной...

Главным образом, "Боярин Орша" и "Мцыри" внутренне связаны одним и тем же символическим понятием "земного меда", запрещенного якобы Богом. Арсений говорит:
Не говори, что божий суд
Определяет мне конец:
Все люди, люди, люди, мой отец! Эти строки Лермонтов перенес в поэму из "Исповеди". И в обоих этих произведениях они выражали мысль, близкую к смыслу библейского сказания об Ионафане: нельзя приписывать Богу "безумные" решения людей, несовместимые с природой человека.

Заменив эпиграфом из ветхозаветной книги Царств первоначально избранное им как эпиграф к этой поэме французское изречение "On n'a qu'une seule patrie" ("Родина бывает только одна") на библейское изречение, Лермонтов преследовал определенные творческие цели. Если в первом эпиграфе на главное место ставилась идея любви к Родине, в разлуке с которой томится в заточении и умирает герой поэмы, то колорит церковной библейской цитаты дал возможность поэту перенести основной идейный пафос поэмы на борьбу против традиционного религиозно-аскетического мировоззрения, ставящего человека в определенные рамки, выход за которые наказуется.

Лермонтову, конечно, было известно то определение художественной роли эпиграфа, которое читалось в распространенном литературоведческом пособии его времени - "Словаре древней и новой поэзии" Н. Остолопова: "Епиграф. Одно слово или изречение в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений и тем дают понятие и предмет оных". Следуя этому общепринятому канону, Лермонтов и в данном случае сумел найти в тексте книги, служившей главнейшей опорой традиционного миросозерцания, слова, которые помогли бы ему выразить свой глубоко прочувствованный протест против смирения и покорности.

Рассчитывая на восприятие читателей, которым были хорошо известны библейские тексты, Лермонтов не только сравнивает героя своей свободолюбивой поэмы с вызывающим сочувствие образом юноши Ионафана, но, возможно, противопоставляет своего героя библейскому: ведь Ионафану народ не дал погибнуть, юноша избежал казни за нарушение безрассудного обета. Не мог ли и Лермонтов этим эпиграфом поэмы "Мцыри", обращенным к знающему Библию читателю, напомнить ему о "мнении народном", которое расходится с жестоким судом власть имущих и не может не оправдать свободолюбивые порывы героя?!

Да, Мцыри - это нарушитель запрета, обреченный смерти за невоздержную любовь к жизни и свободе. Но вместо оправдательной интонации Ионафана: "Я отведал... немного меду", - у Лермонтова слышится горький упрек: "мало", "так мало" меда.