Любой социальный взрыв, именуемый революцией, про­исходит, по определению, не случайно. Для него, как и для любого явления в жизни общества, нужны предпосылки, при­чины, поводы. Выражаясь языком «великого и ужасного» тео­ретика и практика отечественного коммунизма В. И. Ленина, необходимо наличие «революционной ситуации», той самой, когда «верхи не могут...», а «низы не хотят...» Последствия социального взрыва при этом могут быть самыми различны­ми, но всегда одинаково неизбежным является идейный раскол в обществе, проходящий отнюдь не только между клас­сами угнетателей и угнетаемых, эксплуататоров и эксплуати­руемых, «буржуев» и тех, кому «нечего терять, кроме своих цепей». Этот рубеж, эта линия «невидимого фронта» зачас­тую разделяет отца и сына, старшего и младшего братьев, ста­ринных друзей. И самое ужасное, что ни те ни другие не име­ют на своей стороне объективной истины. У каждого есть своя правда, но правда, подобно хамелеону, легко меняет цвет от белого до черного, в то время как красный — цвет безвинно и бессмысленно пролитой человеческой крови — одинаков для всех.

Начало XX века в нашей стране ознаменовано без преуве­личения самым грандиозным социальным взрывом всех вре­мен и народов — Октябрьской социалистической революци­ей. Центробежные силы в очень короткий срок расставили по своим местам ее сторонников и противников. Раскола, ко­нечно же, не избежала и русская творческая интеллигенция. Представители литературного мира незамедлительно озву­чили свои позиции. Четкая и всепоглощающая определен­ность стихотворных и прозаических «за» и «против» позво­ляла и позволяет судить каждого по его словам. Однако из правил исключением оказался Александр Александрович Блок и его поэма «Двенадцать»:

 

...И идут без имени святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль...

 

Никогда еще не было до Блока и не будет после него в литературе столь неоднозначного произведения. Каждое сло­во, каждая фраза, каждый эпитет не поддается безапелляци­онному осмыслению. Обе стороны могли с легкостью найти оправдание себе в этой поэме. Любая из сторон видела в стро­ках Блока потоки обличительной желчи, направленные на своего социального врага. В чем же загадка «Двенадцати»?

В первой части поэмы автор показывает сломленность ста­рого мира и торжество мира нового:

 

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате — плакат:

«Вся власть Учредительному собранию!».

Старушка убивается — плачет,

Никак не поймет, что значит,

На что такой плакат,

Такой огромный лоскут?

Сколько бы вышло портянок для ребят,

А всякий — раздет, разут...

А вон и долгополый —

Сторонкой — за сугроб...

Что нынче невеселый,

Товарищ поп?

Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед

И крестом сияло Брюхо на народ?..

 

Однако при всем, казалось бы явном положительном, от­ношении к революции, которое здесь видели большевики, Блок вкладывает в уста эпизодических персонажей слова негодования и отчаяния создавшимся положением:

 

Старушка, как курица,

Кой-как переметнулась через сугроб.

— Ох, Матушка-Заступница!

— Ох, большевики загонят в гроб!..

 

А это кто? —Длинные волосы

И говорит вполголоса:

— Предатели!

•  Погибла Россия! —

Должно быть, писатель —

•  Вития...

•   

В дальнейшем повествовании, в странном марше двенадцати человек с винтовками за плечами, в убийстве «толстомордой Катьки», в потрясающих своей простотой и необузданной, животной силой словах: «Уж я ножичком полосну, полос­ну!..» каждый видел то, что хотел видеть, что мог видеть, что обязан был видеть. С одной стороны, это торжество револю­ции во всей ее дикой красе. С другой — хаос и беззаконие, в которые погрузилась страна на долгие дни, месяцы, годы. Со­временники Блока, отрицавшие революцию, не могли понять, как автор проникновенных патриотических стихов о Родине мог воспеть разгул варварства. Как он позволил себе в страш­ные для своей Родины дни написать слова: «Пальнем-ка пулей в Святую Русь!»? Большевики же, напротив, искренне восхи­щались талантом Блока-революционера: «В "Двенадцати" Блок с громадным вдохновением и блистательным мастерством за­печатлел открывшийся ему в романтических пожарах и мете­лях образ освобожденной революцией Родины. Он понял и принял Октябрьскую революцию как стихийный, неудержи­мый "мировой пожар", в очистительном огне которого должен сгореть без остатка весь старый мир...»

Но, как водится, ни те ни другие не были правы вполне. Сам Блок говорил о том, что политические мотивы в его поэме суть исторический фон. В центре же его произведения -грандиозное сплетение четырех стихий: природной, социальной, чувственно-человеческой и Божественной. Словно роза ветров, соединяющая в себе противоборствующие начала воз­душных потоков, революция поглотила все проявления бы­тия. Она, как нечто живое, дышащее, издает звук чудесной, необъяснимой тональности, и эта музыка революции, сплета­ющаяся из воя ветра, стона пурги, криков и причитаний лю­дей, грохота выстрелов, стука шагов двенадцати пар ног, по мнению Блока, прекрасна! В своей статье «Интеллигенция и революция» поэт писал: «Всем телом, всем сердцем, всем со­знанием — слушайте Революцию». Блок считал, что ее, рево­люцию, просто необходимо услышать, пропустить сквозь себя этот атональный, аритмичный мотив неподвластности и стра­сти. Стихотворный строй поэмы столь же неритмичен и спон­танен, как музыка революции.

Что же до самого социального явления, то Блок и здесь был до крайности объективен. Поэт беспристрастно изобра­зил жесточайший разгул «голытьбы» с его погромами, разбо­ями, обесцениванием человеческой жизни, полной потерей всяческих нравственных устоев, обозначая им народное воз­мездие. И это возмездие есть очищение, через которое необ­ходимо пройти России, чтобы, «погрузившись на самое дно, вознестись к небу». Недаром впереди идущих двенадцати движется «с кровавым флагом, и за вьюгой невидим, и от пули невредим» сам Иисус Христос.

Революция — слишком острое явление, едва ли позволя­ющее относиться к себе с подобной метафизической отстра­ненностью. Поэтому, конечно же, образ революции, данный Александром Александровичем Блоком, воспринимался и воспринимается по сей день весьма различно. Но, на мой взгляд, именно так и никак иначе не мог бы представить ее гений русского символизма.