Повесть «Поединок» — звено в длинной цепи произведе­ний Куприна, посвященных русской армии. «Поединку» пред­шествовали многочисленные рассказы 1890 — начала 1900-х годов («Дознание», «Куст сирени», «Ночлег», «Ночная смена», «Поход»), повесть «На переломе» («Кадеты», 1900). За «По­единком» следовали рассказы «Свадьба» и «Гранатовый брас­лет» (в котором весьма важную роль играет образ генерала Аносова), рассказ о военных летчиках Первой мировой войны «Сашка и Яшка», повесть «Купол св. Исаакия Далматского», посвященная походу на Петроград Северо-Западной Добро­вольческой армии генерала Н. Н. Юденича и службе в этой армии самого Куприна, роман «Юнкера». Менялись, интен­сивно эволюционировали взгляды писателя, неизменным ос­тавался его интерес к теме. Вероятно, это обусловлено той чер­той судьбы и личности А. И. Куприна, которую в 1907 году определил Л. Н. Толстой следующими словами: «У Куприна никакой идеи нет, он просто офицер».

Слова эти были сказаны Толстым уже после чрезвычайно внимательного и пристрастного изучения повести «Поединок».

Воспитанник 2-го Московского кадетского корпуса, выпуск­ник Александровского военного училища, подпоручик 46-го Днепровского пехотного полка (1890—1894), А. И. Куприн был связан с армией с 10 до 24 лет. «Я должен освободиться от тяжелого груза моих военных лет...» — говорил он осенью 1902 года, обдумывая сюжет «повести из военного быта». Ве­ликолепное знание этого полкового, гарнизонного быта, «ар­мейского языка» стало художественной тканью повести. И про­блемы российской армии, проблемы офицерской среды конца XIX — начала XX века рельефно, беспощадно, с гневом, но и с болью очерчены в повести Куприна.

Работа над повестью растянулась на годы. Куприн обду­мывал план «Поединка» в 1902 году, уничтожил уже напи­санные главы в 1903 году. И лишь в 1904—1905 годах повесть была завершена, причем автор остался недоволен финалом. Годы работы над «Поединком» — время максимального сбли­жения Куприна с товариществом писателей «Знание» и цент­ральной фигурой этого круга русских писателей-реалистов на­чала 1900-х годов — М. Горьким. В 1902—1905 годах Горький постоянно интересовался замыслом Куприна. В первой публи­кации, в шестом сборнике «Знания», увидевшем свет весной 1905 года, «Поединок» был посвящен А. М. Горькому. «Все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам», — писал Куприн Горькому сразу после выхода «Поединка».

Даже самые доброжелательные рецензенты отмечали: «По­единку» вредит именно публицистическая, по-своему красивая и даже эффектная злоба...» (П. М. Пильский). Но и самые убежденные «идейные противники» повести признавали: бо­лезненные, острые социальные проблемы русской армии на­чала 1900-х годов, проблема отчужденности, глухого непони­мания между офицерами и солдатами, ограниченности, касто­вой замкнутости, скудного образовательного уровня, жестоких тягот «семейно-гарнизонного» быта широких слоев русского офицерства очерчены Куприным жестко, страшно, но — точно.

Однако, кажется, жесткий социальный критицизм «По­единка» — следствие, а не причина глубокого, почти безыс­ходного отчаяния, царящего на страницах повести.

Символичное название произведения — «тема дуэли» — проходит через всю русскую литературу XIX века. Однако в этой цепи, между рыцарским поединком Петруши Гринева с клеветником Швабриным в «Капитанской дочке» (1836) и бес­смысленно жестоким убийством штабс-капитаном Соленым ба­рона Тузенбаха в «Трех сестрах» (1901), теряет смысл не только «единоборство чести». Теряет смысл, ветшает, готовится к ги­бели целая система ценностей, социальная формация, эпоха, менталитет, собственно — целый мир. Ф. Д. Батюшков в ста­тье «Обреченные» (1905), посвященной героям «Поединка», сопоставлял сцену полкового смотра (гл. XV ), одну из лучших сцен повести, с картиной И. Е. Репина «Заседание Государст­венного совета». Сложная, великолепная и мощная с виду, но утратившая органику, силы, смысл существования машина управления Российской империей у Репина и машина армии у Куприна обречены на скорую и страшную гибель.

Подпоручик Ромашов, главный герой повести, не видит и не чувствует смысла в самом существовании армии — с ее ус­тавами, учениями, гарнизонной и казарменной повседневно­стью. И это, пожалуй, ужасней всего в жизни Ромашова и его однополчан.

Герои «Поединка» страшны в своем отчаянии. Осадчий, воспевающий «радость прежних войн, веселую и кровавую жестокость» (через десять лет, в годы Первой мировой войны, эти умонастроения, эти чувства найдут жестокий, кровавый выход на полях сражений. В пламени мировой войны погибнет миф о «поступательном развитии» европейской истории, на­ивные концепции гуманизма и прогресса; Куприн инстинктив­но почувствовал хрупкость этих идей раньше, чем его совре­менники-философы). Вот «ницшеанец» Назанский, обуревае­мый светлыми идеями и тяжелыми алкогольными кошмарами на продавленной койке (Куприн намеревался показать безумие Назанского в последних главах «Поединка»). Умная, образо­ванная, очаровательная Шурочка терпеливо готовит мужа к экзаменам в Академию Генерального штаба и хладнокровно ставит любящего (и, возможно, любимого) Ромашова под дуло пистолета. Вот пьют «под стук телеги» завсегдатаи офицерско­го собрания...

И только в великолепной сцене ночного разговора Рома­шова с солдатом Хлебниковым на откосе железной дороги (гл. XVI ) брезжит свет сострадания, и вместе с ним — в поступках подпоручика, в шепоте солдат, вспоминающих сказки Петров­ской эпохи, — появляются смысл, уют, спокойствие.

Но уже в следующих строках «чувство нелепости, сумбур­ности, непонятности жизни» продолжает преследовать пору­чика.

«Поединок» вышел в свет в дни разгрома русского флота при Цусиме. Жестокая, позорная реальность русско-японской войны 1904—1905 годов подтверждала пафос повести и диа­гнозы Куприна. «Поединок» стал литературно-общественной сенсацией 1905 года, первых месяцев первой русской револю­ции. Повесть высоко оценили М. Горький, В. В. Стасов, И. Е. Репин, К. И. Чуковский, Ф. Д. Батюшков. «Поединок» вызвал и непримиримо жестокие, и отстраненно-иронические отзывы. Л. Н. Толстой, внимательно прочитавший «Поеди­нок», высоко оценил дарование Куприна, знание военного быта, армейского языка и жаргона, скептически отозвался о «ницшеанстве» Назанского, проницательно отметил: «Куприн в слабого Ромашова вложил свои чувства». Однако вывод Толс­того был таков: «Не рад, что читал. Ужайно тяжело...»

В 1918 году петроградская газета «Красная колокольня» одобрительно отмечала: своей повестью Куприн «нанес цар­ской русской армии в тысячу раз более страшный удар, нежели тот, что нанесли японцы под Цусимой...». Однако сам Куприн в эти месяцы писал с гневом и скорбью о развале фронта Первой мировой войны: «У нас была прекрасная, изумлявшая весь мир армия. Она растаяла, оставив после себя грязные следы...»