На протяжении всей жизни А. С. Пушкин очень интере­совался личностью Петра Первого, его историческим значе­нием. Поэтому образ Петра Первого довольно часто встреча­ется в творчестве А. С. Пушкина. Проблема оценки этого не­заурядного монарха становится в начале XIX века необычай­но важной.

Одно из первых стихотворений, посвященных петровской теме в лирике А. С. Пушкина, — это стихотворение 1826 года «Стансы». 1826 год — начало правления Николая Пер­вого. Николай Первый еще не был известен, никто с точнос­тью не мог сказать, что их ждет, как он будет править. Это пока была 1егга шсо&ш1;а. Пушкинское же стихотворение яв­ляется своеобразным наказом Николаю Первому. Петр Пер­вый при этом воспринимается А. С. Пушкиным как почти идеальный монарх; соответственно, он ставится Николаю в пример. Форсированный культ Петра Первого, а также па­раллель Петр Первый — Николай Первый особенно подчер­кивают скрытый упрек Александру Первому. (Петр, как пишет Пушкин, «...не презирал страны родной: //Он знал ее предназначенье...»). И как противопоставление следует строфа, начинающаяся словами «то академик, то герой, //То морепла­ватель, то плотник...», где изображается весь спектр занятос­ти, деловитости Петра.

Практически все стихотворение есть сплошное восхвале­ние Петра. В некоторых отдельных строках слышится недо­вольство Александром. Таким образом, в стихотворении по­являются два полюса: положительный (Петр) и отрицатель­ный (Александр). Николай в данном случае оказывается наи­более приближен к Петру. Пушкин хочет видеть Николая таким же идеальным монархом, каким был Петр. Последняя строфа заключает в себе прямое наставление Николаю: «Семейным сходством будь же горд; // Во всем будь пращуру подобен: //Как он, неутомим и тверд,//И памятью, как он, незлобен». Видя сходство в началах царствований Петра и Николая, Пушкин пишет: «...Гляжу вперед я без боязни: //Начало славных дней Петра //Мрачили мятежи да казни...» Можно сказать, что Пушкин прощает Николаю ис­торию с декабристами. Аналогия с началом петровского правления, видимо, оправдывает Николая и дает надежду на «славу и добро».

В своей повести «Арап Петра Великого» (1827) Пушкин продолжает развивать тему занятости, работоспособности, увлеченности Петра Первого. Петр в повести привозит Ибра­гима в строящуюся столицу, которая «подымалась из болота по манию самодержавия...». Петр принимает участие в по­стройке города, работает целыми днями. Кроме того, А. С. Пушкин дополняет представление о Петре как о стро­ителе, зачинателе всего нового сюжетом о сватовстве Ибраги­ма: Петр Первый стремится создать новую семью.

Продолжение петровской темы в творчестве А. С. Пушки­на можно найти в поэме «Полтава» (1828—1829). «Полтава» начинается как традиционная романтическая поэма. Но по­степенно любовная история отходит на второй план, а роман­тический герой оказывается однозначным негодяем. После сцены казни романтический мотив исчезает практически бес­следно (он появится еще раз во время сцены безумия Марии); центром же поэмы оказывается описание Полтав­ской битвы. Петр Первый становится центральной фигурой произведения. (Описание здесь Петра — это, видимо, возвра­щение к одической поэзии XVIII века.) Обращает на себя внимание резкая смена интонаций в описаниях Петра и Карла. («Выходит Петр. Его глаза// Сияют. Лик его ужа­сен.// Движенья быстры. Он прекрасен.//Он весь как божия гроза...», в то время как «...несомый верными слугами // В качалке, бледен, недвижим, // Страдая раной, Карл явил­ся...».) Возникает ощущение противостояния энергии, дина­мики Петра пассивности, статике Карла (это несколько раз подчеркивается в тексте).

В описании пира после битвы появляется мотив, который в стихотворении «Пир Петра Первого» станет основным, — это мотив милости Петра: «...В своем шатре он угощает // Своих вождей, вождей чужих, // И славных пленников лас­кает...»

Значительность роли Петра Первого в поэме подтвержда­ет эпилог. Через сто лет после Полтавской битвы не осталось ничего «от сильных, гордых сих мужей...». Осталась только история — огромный памятник Петра Первого. Памятник — главное, что есть в эпилоге, главное, что осталось после битвы. Поэтому Петр Первый становится, можно сказать, идеальным героем.

В стихотворении 1835 года «Пир Петра Первого» обра­щает на себя внимание необычность описания событий. Осо­бенности лексики и специфика размера (четырехстопного хорея) создают отчетливое впечатление сказочности, баллад-ности всего происходящего. Соответственно, мифологизиро­ванной оказывается и фигура Петра. На первый план выхо­дит мотив необыкновенной, сказочной милости Петра. В четвертой строфе стихотворения происходит перечисление всех празднеств, по поводу которых Петр теоретически может устроить пир. Но в пятой строфе раскрывается ре­альная причина торжества: «...он с подданным мирится;// Виноватому вину // Отпуская, веселится; //Кружку пенит с ним одну». Событие, из-за которого происходит пиршество, тем самым для Петра настолько же ценно, насколько ценны другие, вышеперечисленные события. А. С. Пушкину, кото­рый во второй половине 20-х годов становится ярым госу­дарственником и моделирует идеального монарха, очень важна идея отпущения «виноватому вины». Заслуги и под­виги Петра Первого оказываются не более существенны, чем его человечность и демократичность (насколько так во­обще можно сказать о Петре).

Мы сознательно идем на нарушение хронологии, рассмат­ривая поэму 1833 года после стихотворения 1835 года. Дело в том, что «Медный всадник» стоит особняком по отноше­нию к остальным произведениям А. С. Пушкина, связанным с петровской темой, где последовательно развивается один и тот же, по сути, взгляд на Петра Первого, здесь же проблема представлена в несколько другом ракурсе.

Если в четырех предыдущих произведениях А. С. Пуш­кин исключительно восхваляет Петра, то в поэме 1833 года «Медный всадник» впервые появляется вопрос — так ли уж идеален Петр на самом деле? Город Петра Первого стоит на ненадежном месте. Этот город, безусловно, нужен России, го­сударству; но люди страдают из-за опасного расположения Петербурга (в тексте поэмы — это Евгений, Параша). И этого достаточно для того, чтобы ценность создания этого города подверглась сомнению. Личная проблема одного человека способна противостоять общественному интересу. Во время наводнения — подобия конца света для жителей Петербур­га — Александр Первый видит в катастрофе волю Божью. Царь не может быть Богом, на что претендует Петр Первый в начале поэмы. В конце первой части появляется слово «кумир» («Над возмущенною Невою // Стоит с простертою рукою // Кумир на бронзовом коне»). Кумир в данном слу­чае — ложный Бог, это государственная власть, присвоив­шая себе божественные прерогативы. Петр Первый — поко­ритель стихии в поэме, и образ его ощутимо меняется по сравнению с четырьмя предыдущими произведениями. Каза­лось бы, Петр становится отрицательным героем, но нельзя забывать о прологе поэмы. Пролог «Медного всадника», мне кажется, выполняет в поэме ту же функцию, какую в «Цы­ганах» и «Кавказском пленнике» выполнял эпилог. Истори­ческое обрамление и появляющийся в «Медном всаднике» мотив безусловной, безоговорочной любви к Петербургу («Люблю тебя, Петра творенье...») дают второй вариант про­чтения поэмы. Эти два прочтения заложены А. С. Пушки­ным изначально. И он не предлагает выбирать именно одно из этих прочтений. Вероятно, подобная вариативность опре­деляется самой темой произведения — поэма посвящена тра­гизму и неразрешимости русской (да и вообще — какой бы то ни было) истории. А.С. Пушкин не дает прямого ответа на вопрос, а лишь позволяет читателю увидеть Петра Первого в новом качестве.